Бывший судья Мосгорсуда Сергей Пашин рассказывает о взятках, кураторстве ФСБ и штампах в судебной системе

Бывший судья Мосгорсуда Сергей Пашин рассказывает о взятках, кураторстве ФСБ и штампах в судебной системе

24 сентября 2019 г.

Михаил Журенков

Мы продолжаем публиковать интервью с профессором кафедры судебной власти Высшей школы экономики, бывшим судьей Мосгорсуда Сергеем Пашиным. В этой части разговора речь пойдет о подкупе судей, кураторстве силовиков и нормативах на приговоры.

— Когда вы работали в Мосгорсуде, вас не пытались подкупить?

— Регулярно предлагали взятки.

— За что, какие суммы? Сейчас вы уже можете об этом говорить.

— Разные суммы. За оправдание, за то, чтобы не было лишения свободы… А последняя взятка была от потерпевшего за то, чтобы я приговорил человека к смертной казни.

Это была история гостей Москвы, которые делили некоторое имущество. И закончилось все перестрелкой – парень расстрелял четверых. Один из потерпевших, который приехал из своей малой родины, почему-то хотел в данном случае смертную казнь. И когда я ему смиренно объяснил, что у нас нет смертной казни – мораторий, он сказал, что посоветуется. Посоветовался, пришел на следующий день, сказал: «Пусть будет пожизненное». Я ему сказал, что мы по закону решим: ежели пожизненное – будет пожизненное, а ежели нет – так нет.

— Сколько в конверте лежало?

— Там была сумма в 5,000 $, как он говорил. Я-то не проверял. Но я попросил убрать этот конверт.

— История с коррупцией в судах актуальна и по сей день. Недавно в «Телеграме» некая адвокат Квеидзе рассказывала, как она заносила в суды… Адвокаты часто грешат. Много в Москве таких адвокатов?

— Я думаю, нет. Это такой слаженный трудовой коллектив. Причем, коррупция, если говорить о взятках, неравномерно распространена по территории России. На юге совсем другое. Представление о том, что нужно вносить какие-то суммы за судейские должности, тоже есть, но не везде. Многое зависит от председателя суда.

Я считаю, что самая тяжкая коррупция связана не с деньгами этих несчастных людей, а с вмешательством власти в правосудие. Вот это действительно коррупция. Когда судья боится оправдать, потому что не хочет ссориться со Следственным комитетом или ФСБ. Когда председатель суда распределяет дела, понимая, кому какое дать или намекает, как дело решить. Вот это действительно коррупция. И это поражает. Коррупционные схемы, например, в арбитражных судах, обросли еще и людьми, которые принимаю деньги. Это же не на стол судье, это малознакомый с порядками человек может так поступить. Судья никогда не возьмет. А есть люди, есть расценки, есть представления, сколько стоит, например, снять арест с имущества.

— Сколько?

— Обычно 10% от суммы запроса. По-разному, в Москве, в столичных регионах так принято.

Но самое страшное – вмешательство власти. Когда у нет независимой судебной системы, а есть люди, которые ориентируются на чужую волю.

— Кто в этом смысле гораздо более влиятелен? ФСБ или Следственный комитет?

— ФСБ, конечно. Более того, у нас же довольно широко распространен институт прикомандированных, институт кураторов и курируемых. Это означает, что рулит тайная полиция. Понятно, что большинство уголовных и гражданских дел – это дела дешевые, власти не интересные. Это несчастные люди, которые судятся по пустякам. Но когда надо – система срабатывает.

— Почему это кураторство ФСБ – это плохо?

— Потому что у ФСБ свои интересы. И эти интересы совсем не связаны с интересами правосудия. Правосудие – это не только «вор должен сидеть в тюрьме». Правосудие – это еще и надлежащая процедура.

Это значит, что вор не должен сидеть в тюрьме, если вы не доказали.

А когда говорят: «Раз мы говорим – так он вор», то значит, это не правосудие. Раз ты оправдал, то ты, наверное, получил взятку.

— Есть такой мем: Мосгорсуд сейчас называют Мосгорштамп. У судей есть нормативы по оправдательным и обвинительным приговорам. Это так?

— Про нормативы ничего не слышал. Есть практика: практика вышестоящих судов, раньше они назывались кассационными инстанциями, теперь апелляция, кассация. Но и в советское время, и сейчас практика примерно 5% отмены изменений. И это примерно, как законы рынка: если ты курируешь нижестоящих судей, ты не можешь отменять слишком много – тогда тебе скажут, что ты с ними не работал, они у тебя неграмотные. И ты не можешь отменять слишком мало, тогда тебе скажут, ты что, не работаешь, мышей не ловишь.

— А в соотношении с той практикой, на ваш взгляд, насколько эта процентовка реальна? Какой процент, не вошедший в эти «списки», «уезжает» зря?

— Я говорил пока про апелляцию. Что касается первой инстанции, то меньше 0,5% у нас оправданий. Почему так? Потому что если ты кого-то осудил, то шансы на отмену твоего приговора около 1%. Если ты кого-то оправдал, то шансы – каждый третий.

Если судья имеет отмененные приговоры, это плохой показатель его работы.

Если ты оправдываешь, риск отмены в 30% больше, чем если ты осуждаешь. Поэтому наша система настроена на эвфемизмы оправдания: то есть тебя не оправдывают, но наказание ниже низшего или в пределах отбытого, или условное наказание. И будь благодарен – тебе же опустили, так что же ты еще хочешь.

— Если судья слишком часто оправдывает, какие-то санкции к нему применяются?

— Я не видел судей, которые часто оправдывают. Есть судьи, которые по 20 лет никого не оправдывали и этим гордятся. Мне все время говорили разные люди: «Вот ты опять оправдал, как ты ухитряешься? Я вот за 20 лет никого не оправдал. Ты что, самый умный?».

— Удивительно, и почему к нашим российским судам такое отношение, что если ты попал в суд, то всё!

— Потому что суды – это элемент карательной машины. Это придаток карательных органов и тайной полиции – их головы. Что делают в суде? Карают преступников. Не разрешают конфликт, а карают преступников.

— Но при этом человек же может и не быть преступником. Сейчас тот же Следственный комитет использует обвинительный уклон даже в качестве порки конкурентов определенных предпринимателей, это уже не секрет.

— Правильно – если есть возможность использовать силовые структуры, эта возможность будет использована. Если можно бандюков – значит, бандюки будут использованы. Помните, как Маркс учил? Если 300% прибыли, то нет такого преступления, даже под страхом виселицы, которого не совершил бы буржуй. Это мы и имеем.

— Но у вас репутация человека в этом смысле очень неудобного. По крайней мере, из того, о чем говорят ваши коллеги: когда вы работали в Мосгорсуде, процент оправдательных приговоров был сильно выше среднего. И ходят разговоры – как при Сталине.

— При Сталине было от 7 до 10%.

— То есть сейчас даже «как при Сталине» не судят.

— Можно сказать, что дела «троек», «двоек» и «особых совещаний» перешли в обычную систему и разбавили уровень оправданий.

— Даже говорят о том, что именно поэтому вас «попросили».

— Мои полномочия дважды прекращали. И дважды восстанавливали в них. Я подал в отставку, потому что работать с этими людьми уже было нельзя. И я, кстати, жалею. Надо было работать и дальше. Потому что ведь не для них же я работал, для всех этих начальников. А я работал больше для подсудимых, для России. Можно и так сказать. Не надо было проявлять слабость.

— А как это технически происходило? К вам кто-то приходит, вы к кому-то приходите, вам говорят: «Серёжа, нехорошо!».

— Начальство всегда дает понять, довольно оно или недовольно. Например, встречаясь с руководителем суда, тогда была милая женщина Зоя Ивановна Корнева, можно было от нее услышать: «Сергей Анатольевич, опять либеральничаете, опять ходатайства удовлетворяете?». Вот и все, понимай как знаешь. Или: «А вы знаете, кто интересуется этим делом? Вам будут звонить». Звонят: полковник ФСБ рассказывает про мой автомобиль, спрашивает, не надо ли чем помочь, сообщает, что дочка моя в таком-то детском саду. Всё. Он не угрожает ничем, он просто демонстрирует осведомленность и спрашивает, не помочь ли. Все встает на свои места.

— Когда про ребенка говорят, не страшно?

— Это же не какие-то злодеи, а люди в погонах.

— Это все-таки элемент давления, который в практику не переходит?

— Трудно сказать, переходит или нет. Может быть, когда надо, так и перейдет. Но я ничего такого не помню.

— Давайте попробуем проговорить причины такого уклона нашей судебной системы. Почему так мало оправдательных приговоров?

— Оправдательный приговор рискованный, презумпция невиновности не работает. Она работает в том смысле, что если ты кого-то оправдываешь, то должен доказать, что он невиновен.

— Это так. Адвокатура занимается работой следствия, многие адвокаты на это жалуются.

— Адвокаты говорят, что «вы оправдательного приговора не вынесете, да и не надо нам, потому что все равно отменят, вы на доследование отправьте». Давеча была у нас встреча выпускников, и один мой коллега вспомнил, что 20 лет назад я вернул ему дело на доследование, он был следователем. Вот сколько человек помнит. А дело было гнусное: прокурор просила смертной казни человеку. Я мало того, что вернул дело, я еще повелел этого парня освободить из-под стражи, что вообще непонятно, ведь вернул – они там его допытают, будет все, как eiqrtikqidrzkmp положено.

yandex.ru